В конце концов я прихожу к выводу, что же в моем понимании отличает любовь от влюбленности.
Чувство вины. За совершенное, за несовершенное, за несчастья, которые были задолго до тебя и будут много после, за слезы объекта твоей любви, за его неудачи. За несовершенство этого мира.
Так я испытываю бесконечное ощущение собственной вины перед М. и перед своей собакой сегодня, глядя, как он мучается от антибиотиков и тугой перевязки.
Ты всегда будешь думать, что недостаточно хорош для того, чтобы сделать лучше жизнь тех, кого любишь. И в микроскопических, и во вселенских масштабах.
Если представить мою жизнь как линейный график с отметками важных событий, то перед самым двадцатилетием я могу поставить еще одну, новую веху:
я ненавижу своего начальника.
Наверное, это переживает каждый (и не единожды). Наверное, мне не стоило бояться этого чувства с самого начала, но только поняв, что зубной скрежет он вызывает не у одного меня, я, наконец, произношу это вслух и успокаиваюсь, приняв очевидное.
Он из таких, знаете, неприятных людей. Из тех, кого я не могу выносить без разливающегося внутри яда; кого я ненавижу классовой ненавистью на уровне инстинктов. Несколько столетий назад я бы, не задумываясь, принял участие в любой из революций, лишь бы уничтожить таких, как он.
Слишком ухоженный, довольный жизнью, насмехающийся над моим долгождаанным новым телефоном за четынадцать тысяч — ох, ничего себе как дорого, в Америке бы покрутили пальцем у виска!— и имея в своем кармане кирпич больше, чем за тридцать тысяч.
— Ну что вы, у природы нет плохой погоды! — Ветер завывает, срывает со зданий лепнину и сбивает с ног, а в лицо летит колючая и холодная смесь дождя, снега и града.
Конечно, не бывает, когда ты ездишь на шестинулевом вложении.
— Ах, как прекрасно Е. Ш. заваривает чай!
— Ах, какой сегодня день!
— Ах, такой женщине должны говорить комплименты каждый день, Ваш муж не прав!
И все это с самой фальшивой улыбкой на свете, от которой сводит зубы у тебя и стыдно за которую тоже тебе.
Я ненавижу, как он называет меня глубоко противной мне формой имени; как он обращается ко мне подчеркнуто вежливо на Вы; как подкрадывается сзади и выясняет, что я делаю, с этой змеиной, искрящейся сделанными в частной немецкой клинике идеальными зубами улыбкой; как он берет отпуск на апрель, взглянув на график и увидев, что с 7.04 хотел записаться я;
как он объясняет мне очевидные вещи с таким видом, как будто открывает мировую тайну, как будто я идиот, как будто я ничтожнее уборщицы-нелегалки, хотя я разбираюсь во всем в десятки раз быстрее, чем способен осознать его забитый достатком и самодовольством мозг пенсионного возраста.
Выше него по должности только генеральный директор. Генеральный директор — мой родной дед.
Поэтому я иду на работу неизменно с радостью.
Доброе утро, Господин Исполнительный Директор. Я Вас ненавижу. Кофе?
Я готов говорить о том, что случилось, только спустя полгода.
Я признаюсь самому себе в том, что совершил, и я хочу сказать всем и каждому (бросаться на прохожих и судорожно хватать их вспотевшими пальцами за воротник, проповедуя свой постулат): Никогда. Не. Изменяйте.
И не лгите.
Я всерьез подумываю вытатуировать на пальце «don't lie» — простым мелким шрифтом, чтобы никогда не забывать об этом.
Об этом не получается забыть ни на день: ночью ли, днем ли, но мысли и воспоминания добираются до меня и мучают, и отговорки «это было виртуально», «мы не занимались сексом» и др. перестали действовать пару месяцев назад, как перестает работать любимое обезболивающее, к которому закономерно выработалось привыкание, а значит, устойчивость.
Я всегда относился к прошлому снисходительно и легкомысленно, для меня было = не существует, но только сейчас, после одного-единственного проступка я понимаю, что прошлое реально. Оно не исчезает, оно прячется в каждой тени и напоминает о своем непоколебимом и неоспоримом сущесвовании. Я совершил это. Оно есть, и оно будет всегда.
И от того, что М. до сих пор пытается смириться с этим и, может быть, простить меня, мне только хуже. Намного, намного хуже.
***
Всю жизнь я тыкал всех окружающих носом в свою праведность и читал полноценные лекции о том, что измена неприемлима для меня, а потом случилось то, что случилось.
И что бы ни было между нами в тот момент, как бы я ни запутался, это была моя и только моя ошибка.
Если бы не кинематограф, я бы никогда и не узнал, что моя депрессия – это совсем неплохо. Можно даже сказать, что моя депрессия – это элегантное дополнение к моим черным платьям и темной помаде.
читать дальше Некто Эстель просыпается в своей комнате, залитой ярким солнечным светом, вытягивается под мягким одеялом, хрустящим от свежести, и открывает свои глаза изумительного голубого цвета. Камера берет крупный план: солнечный блик скользит по ее ухоженному лицу, и Эстель грустно улыбается, ведь она не может радоваться солнечному дню. Эстель в депрессии.
Мне всегда было любопытно, кто именно становится прообразами этих прекрасных девушек на экране в выглаженной одежде, которые послушно принимают медикаменты, ходят в университет и немножечко печалятся на досуге между построением блестящей карьеры и идеальных отношений. Почему я никогда не встречаю их? Или почему мне никогда не выпадает подобная роль? Я очень способный, я бы определенно мог это сыграть.
Когда мне было четырнадцать, в моем окружении хорошим тоном считалось выявить у себя биполярное или диссоциативное расстройство, а потом обсуждать этот свой оглушительный успех в области диагностирования за чашечкой кофе и куском чизкейка. Все мои друзья проходили он-лайн тесты на выявление шизофрении и боялись, что однажды они закончат свои дни в компании галлюцинаций. И это были целые года обсуждения заболеваний, которых ни у кого из этих людей не было, но почему-то мне не приходило в голову обозвать их всех показушными лжецами и, брызжа слюной, обличать их в недостоверности переживаний. Моим друзьям нужно было внимание, и они хотели почувствовать себя значимыми, хотя бы за счет имитирования проблем с психикой, - когда тебе четырнадцать, или пятнадцать, или шестнадцать, ты чувствуешь себя таким оторванным от жизни, что ты пытаешься всеми силами склеить ее с собой. Ты прикладываешь неимоверно много усилий, чтобы осознать: эта квартира, эти книги, эта одежды – это все твое, это ты. Ведь ты чувствуешь себя ненужным, бесталанным, бесперспективным, жалким, некрасивым и одиноким – уже одного этого хватило бы для того, чтобы тебя утешили, но в этом прекрасном деликатном редко услышишь, что тебе готовы оказать помощь просто так. Не нужно терпеть христовых мук, чтобы к твоим чувствам отнеслись с пониманием, но ты-то об этом не знаешь. Ты смотришь много фильмов, где люди чувствуют себя почти так же, как и ты, и в этих фильмах часто фигурирует слово «депрессия», или апатия, или как придется. Ты ассоциируешь себя с этими людьми, и, чтобы приблизить сцену, где ты выходишь на белоснежную веранду дома на изумрудной лужайке, ты подаешь знак. Ты говоришь: «У меня депрессия» - и твои друзья, которые смотрят те же фильмы, интуитивно знаю, что тебя надо взять за руку и вывести в лучшую жизнь. Рассказывая о том, как тебе больно и плохо, ты учишься доверять другим людям, ты учишься искать помощи, когда она тебе нужна, и ты учишься принимать эту помощь. Не лишним будет заметить, что отсутствие этих умений в конечном итоге превращает твою жизнь в ад, а тебя самого заставляет корчиться от боли в трех шагах от больницы исключительно потому, что ты понятия не имеешь: тебе могут помочь. Меня всегда изумляют те, кто обвиняет кого-либо в демонстрации слабости и боли: «Ты пытаешься привлечь внимание!» - и мне всегда хочется рассказать этим воинам насилия над собой, что, если они не смогли попросить в свое время о помощи и необходимом внимании, это не значит, что другие люди обязаны идти по этой дорожке из красных кирпичей Освенцима. Никто не должен терпеть боль. Это в порядке вещей – просить о помощи любым доступным тебе способом.
Да, так вот, в мои четырнадцать-пятнадцать, к этим стонам о необходимости врачевания душевных ран относились с пониманием. Одной из самых частых реплик, которые мне доводилось слышать в то время, была фраза, которую я бы хотел высечь на своей надгробной плите: «Это всего лишь подростковый период. Скоро пройдет». И, не буду держать многолетнюю интригу, большая часть этих людей и в самом деле оказалась очень здоровой (я бы даже сказал «слишком здоровой», так как впоследствии они завели семьи, партнеров, собак и жилплощади). А меньшая часть, в которую не слишком удачно вошел я, подняв этот замечательный вымпел с надписью «Это всего лишь подростковый период» двинулись дальше по жизни.
Одна из больших проблем неполадок внутри головы – их никто не видит. Предположим, ты поранил ногу – и вот она загноилась. Несколько дней ты – да, глупый ты, без медицинского образования – бинтуешь ее и чем-то смазываешь. Это, конечно, не производит никакого эффекта: из раны сочится гной, края нарывает, ты не можешь ходить – и, как результат, ты просишь о помощи кого-нибудь более компетентного в этой области. Ты испытываешь боль, и ты знаешь, что люди с опытом в таких вопросах или с квалификацией в данной области, помогут тебе. Ты ведь не думаешь о том, что кто-то может сказать тебе: «О, гноящаяся нога? Это всего лишь подростковый период. Скоро пройдет».
Однажды меня попросили объяснить, что такое быть в депрессии, и я сказал, что это такое состояние, будто бы ты вогнал в себя ржавый гвоздь и забыл о том, что ты это сделал. И каждый день тебе приходится мучиться от невыносимой боли, которую ты вынужден терпеть, потому что ты не знаешь ни откуда она взялась, ни как ее облегчить. Сейчас я бы добавил, что депрессия – это ржавые гвозди по всему телу, которые ты видишь каждый день в зеркале, и ты не можешь никому об этом рассказать, потому что ты боишься, что тебя высмеют. Мы поддерживаем существование общества, которое заставляет нас ненавидеть слабость. Которое заставляет нас ненавидеть самих себя за то, что мы испытываем: за то, что мы чувствуем боль, одиночество, мы переживаем и не можем справиться со своими переживаниями сами. Мы поддерживаем общество, которое день за днем говорит нам, что мы должны быть здоровыми и чувствовать себя хорошо, но если мы не испытываем этого, мы не должны обращаться за помощью – мы должны притворяться.
Это стыдно: все девочки как девочки, ходят в кино и обнимаются с парнями, а ты сидишь, запершись в ванной комнате, и пытаешься убедить настойчивый голос в своей голове, что двадцать пять порезов не решат ровным счетом ни одной проблемы. И то ли занятия в дебатном клубе оказались недостаточно продуктивными, то ли голос брал уроки у лучших ораторов, но ты эти споры никогда не выигрываешь. Это стыдно, потому что люди участвуют в олимпиадах, конкурсах, ходят на вечеринки, а ты задыхаешься и стараешься прижаться к полу от страха, вызванного перспективой выйти из дома. Это стыдно: ты никому не можешь рассказать и боишься признаться самой себе, что эти удивительно правильные мысли о том, будто ты не заслуживаешь жизни, будто ты ничтожна, будто твое существование – это ошибка, будто твои родители желают твоей смерти или – в целом – весь мир желает твоей смерти, - всё это обосновалось внутри твоей головы, рядом с анимацией Хаяо Миядзаки. И почему-то не покидает ее.
Как рассказать людям, которые в пятничный вечер сидят и смотрят юмористическое шоу, чтобы отдохнуть от работы, что ты двадцать минут проторчала под дверью в квартиру, заставляя себя прекратить рыдать? Как рассказать о том, что ты плачешь в уборных, ты плачешь под партой, ты плачешь-плачешь-плачешь и ты не можешь проконтролировать себя? Как рассказать о том, что для возвращения контроля над этой паршивой жизнью, ты уродуешь себя три дня в неделю с помощью грязного лезвия, которое ты хранишь в пенале якобы для того, чтобы исправлять описки в тетрадях?
Ты не знаешь. Ты не знаешь. И никто тебе не говорит.
В фильмах обычно главная героиня в такие моменты открывает широко свои прелестные глаза и говорит своей маме о том, что в последнее время ее существование перестало быть таким уж замечательным. В реальной жизни ты открываешь широко свои далеко не прелестные глаза, чтобы просто не разрыдаться от осознания собственной никчемности, и говоришь маме о том, что в школе все было нормально, и ты продолжаешь готовиться к выпускным экзаменам. Когда ты пытаешься рассказать хоть кому-то о том, что ты испытываешь, тебе говорят, что «я тоже испытывала подобное, но потом повзрослела». Тебя обвиняют в лицемерии и позерстве. А ты в это время режешь свое запястье.
Иногда, когда я случайно вижу или слышу эти дельные комментарии насчет того, что пора бы прекратить ныть и что «все проходят через подростковые страдания», мне очень хочется сказать этим людям: если вы не можете оказать поддержки – уходите.
Если вы не можете уважать чужое право испытывать боль, делиться этой болью, если вас раздражает, что другие люди описывают свое состояние, чтобы получить помощь и перестать чувствовать себя одинокими, - уходите. Вам нужно поработать над собой, чтобы осознать: ваше понимание боли базируется на романтизированном кинематографичном образе барышень, которые сидят на мягких постельках и жуют мармеладки, пока их психологи или психотерапевты прописывают им таблеточки, от которых снова хочется жить. Вы не имеете никакого права судить состояния других людей. Вы не имеете права стыдить их или указывать им, как себя чувствовать. Вы невежественны и ограничены в области понимания других людей.
Когда ты говоришь о том, чего не испытываешь, - ты получаешь необходимую поддержку и двигаешься дальше. Когда ты говоришь о том, что испытываешь, и не получаешь поддержки, ты еще больше замыкаешься в себе. Потому что ты-то знаешь: тебя не сыграет Руни Мара и ее длинные ухоженные волосы, или Кристина Риччи и ее губы бантиком – ты избегаешь своего отражения, потому что на коже появились прыщи, от недостатка физической активности ты оплыла и стала грузной. Потому что ты знаешь: это не похоже на фильмы.
читать дальшеНа самом деле, ты не находишь сил посещать психотерапевта. Ты не находишь сил даже выйти в ванную. Ты лежишь часами и смотришь в противоположную стену, надеясь, что кто-нибудь догадается, что ты хочешь в туалет и поможет тебе дойти туда. Когда ты включаешь душ, тебе кажется, будто ты слишком устала для всего, и ты просто стоишь и плачешь перед текущей водой. Ты не можешь переступить через бордюр ванной, чтобы помыться. Ты не можешь приготовить себе еду. Ты забываешь есть. Через три дня от тебя начинает вонять. Твои волосы, нет, они не струятся аккуратными локонами по твоим плечам – они превратились в жирные сосульки; немытая кожа чешется, и ежедневно ты выколупливаешь из-под своих ногтей серые комки грязи.
И это только внешнее состояние, на контроль которого ты тратишь все свои силы: ты заставляешь себя подниматься, заставляешь себя одеваться и идти на учебу, потому что в противном случае ты можешь расстроить всех людей, которые питают надежды на твое светлое будущее. Ты плачешь от ненависти и бессилия, ты плачешь, потому что ты чувствуешь себя слишком несчастной, чтобы не плакать. И это не длится час сорок четыре минуты – однажды утром ты просыпаешься и понимаешь, что ты хочешь себя убить, потому что ты чисто физически не можешь продолжать жить так. И никто не говорит тебе: «Спасибо за это великолепно исполненное чувство ненависти к себе! Теперь можем снимать другую сцену» - каждый сраный день ты просыпаешься с чувством омерзения к себе и живешь с ним, потому что думаешь о других людях, о долге и ответственности перед ними.
Когда ты наконец просишь помощи и о твоем состоянии узнают, например, твои родители, вся эта ситуация усугубляет постоянным ожиданием: «Тебе лучше?». Тебе лучше?
Ты попадаешь к психотерапевту и он предлагает тебе пить таблетки, потому что слишком высоко оценивает твой риск самоубийства, и первое время ты не можешь заставить себя их пить, потому что таблетки – это своего рода барьер, отделяющий «это пройдет» и серьезные проблемы, с которыми ты не смог справиться сам. И ты снова и снова перечитываешь побочные эффекты, ты снова и снова объясняешь себе, как важно быть здоровой и что за твоим нынешним состоянием есть целая жизнь.
Ты начнешь принимать таблетки – и твои волосы станут вылезать клочьями, а если тебе кажется, что это гипербола, то однажды ты проснешься на подушке и рядом с тобой будет лежать прядь. Ты будешь бояться расчесываться и мыть голову, потому что, запуская руку, ты будешь доставать клок волос. У тебя начнут выпадать брови и ресницы, ты узнаешь о прелестях сухой и раздраженной кожи.
Тебя начнет тошнить, и хорошо, если только тошнить. У тебя начнется бессонница, расстройство аппетита и вспышки агрессии – и это все еще не страшно, потому что вроде как это может даже быть изящными чертами характера, подчеркивающими твою личность. А что более унизительно, так это то, что однажды ты пойдешь гулять с парнем – или девушкой – и все свидание проторчишь в уборной, потому что у тебя диарея. Ты будешь лежать бревном, пока он или она будут пытаться добиться от тебя хотя бы одобрительного хмыканья, и, после получаса бессмысленных попыток, ты предложишь заказать пиццу. И все это время на тебя, униженную и жалкую, будут смотреть и спрашивать: «Тебе лучше?».
Ты будешь ходить на терапию: сидеть один на один с врачом, сидеть в группе из восьми таких же неудачников – ты будешь отмечать дни, когда тебе снова становится плохо, пробовать разные медикаменты, чтобы снизить побочное действие. Это все потребует едва ли не больше сил, чем жизнь в хронической депрессии, и, пока ты будешь пытаться в этой кромешной темноте из боли и колоссального отвращения к себе найти того, кто поймет тебя, знающие тактичные специалисты будут укорять тебя за то, что ты имеешь дерзость демонстрировать это.
Если бы каждому из нас хоть раз в жизни пришлось по-настоящему встать на место другого, мы бы переписали Декларацию прав человека, осознав, что боль – это не то, как мы воспринимаем чувства других людей. Боль – это то, что испытывают они. И каждый из нас должен уважать право быть слабым. Каждый из нас должен уважать право быть понятым и защищенным без осуждения и упреков. Каждому из нас необходима поддержка и помощь.
До семнадцати лет я живу под девизом «я никого не люблю». Я как Шелдон Купер, который счастлив сам с собой и желает этого же другим, менее совершенным людям.
Я настолько внутри себя, насколько это возможно; вместе с тем я до зубного скрежета социален, подпитываясь восхищением и расположением других людей.
Всю энергию я трачу на себя, свою духовность, свои увлечения. На свой мир.
А потом происходит Большой Взрыв, Великая французская революция, черт знает что ещё, и я познаю любовь. И вот мне двадцать весной, а мое главное достижение последних трех лет — мучение и удержание рядом с собой моей М. Ну и моя огромная к ней любовь, конечно.
Чем больше я об этом думаю, тем страшнее.
Сейчас мне нечего предложить. Никому. Вообще никому: ни себе, ни незнакомому человеку, ни М., ни семье.
Вечером я лежу в абсолютно темной комнате и слушаю Creep. Из-за открытого окна меня промораживает до костей, и в какой-то момент я чувствую, что умираю.
Я пишу это М., подкрепляя строчками из песни; я вообще-то почти не слушаю Рэдиохэд, но сердце бьется все медленнее, и я чувствую, как слёзы затекают мне в уши, но не могу остановиться и перестать плакать.
Я говорю себе: черт возьми, бери себя в руки.
Борись.
Борись.
Я знаю, что могу умереть в течение двух или трёх минут (от тоски и бесконечного, как открытый космос, раскаяния), но я тяну себя наверх, складываю руки на груди на манер покойника и умоляю свое сознание бороться.
Я хочу умереть.
Но все проходит.
И отныне меня зовут отвращение.
***
М. пишет: выродок.
И я киваю, мысленно совершенно и во всём с ней соглашаясь.
Вы такой весь из себя обаятельный метросексуал (бесполезный хипстер), или обычный нормальный как все пацан (гопник), или милая девушка, воспитанная для роли жены или матери (поверхностная фифа), или активистка движения за право сусликов не умирать под колесами комбайнов на полях генномодифицированной кукурузы (буйная сумасшедшая). В любом случае вам полезно расти над собой в 2014-м или хотя бы эпатировать маму лайком под этой статьей.
Оно и вправду все почти одинаковое в своей ценовой категории. Однако способность опознать редкие исключения вознесет вас над толпой невежд и заставит бомонд забыть тот факт, что вы до двадцати лет жили в Бугульме с глухонемой бабушкой. Приятный процесс познания, в результате которого вы уже не можете спать на правом боку из-за стонов печени, можно заменить чтением интернета, где богатые пьяницы выпендриваются друг перед другом. Теперь шираз слишком резок для вас, лучше возьмем, душа моя, вальполичеллу, и устремимся в номера. Десятилетний талискер оставил приятное послевкусие, которое вы поспешили запить гиннессом, а вот арарат после последнего приступа амнезии в незнакомом пригороде вконец разочаровал, и вы перешли на беспохмельный мартель.
2. Начинайте пить правильно.
В одной руке медихронал, в другой руке энтеросгель, ваш терапевт — редакция «Метрополя». Хватит отключаться на горе чужих пуховиков, блевать от первых резких лучей рассвета и соображать, издеваются ли над вами ушлые собутыльники или вы и вправду вчера с ревом бросались на старенький рейсовый автобус, вообразив себя кайдзю. Неумелое потребление алкоголя — это подростковая беременность, презрение коллег, лавка на вокзале, цирроз и депрессия. Умелое потребление — это кураж, приятная беседа с милыми людьми, легкость в теле и успех.
3. Научитесь ремонтировать простые вещи.
От любимой сорочки оторвался воротник, и вы с возгласами отчаяния несете ее труп на помойку? Гостья опасается сидеть на рассохшейся табуретке, и вы ловко сажаете ее на кровать, а сами планируете снова растратить половину скудного жалования в икее? Здорово, что вы так любите глобальную экономику, что поддерживаете ее в ущерб себе. Ужасно, что в ходе апокалипсиса вы сгодитесь только на еду. Необязательно терроризировать всех родственников предложениями заштопать им носки, но умение при необходимости выполнять простые практические действия по исправлению сломавшегося мира — это плюс к вашему рейтингу в любой компании и ситуации.
4. Натренируйтесь отлично готовить три блюда.
Пять, если вы женщина, и я сейчас не имею в виду способность не обвариться до волдырей, с двух метров бросая в кипяток хинкали. Пускай это будет что-то необычное из общедоступных продуктов, средней сложности приготовления и то, что студенты называют «нажористым». Запеченая картошка с овощами под сыром, курица с ананасом, популярный восточный салат, что-нибудь вкусное из книги «Сто рецептов православия» или «Эротическая кулинария для пескетарианцев». Когда вы насобачитесь элегантно готовить это в любое время на любое количество людей, к вам потянутся семьями, группами и целыми народами. К вам прилепится лестная кличка «Джейми Оливер» (в устах пожилых людей из сельской местности — обидная «Андрей Макаревич»), даже если в остальном вы даже кастрюлю риса сварить не умеете без того, чтобы он не превратился в подгоревший резиновый мяч.
5. Возьмите под контроль растительность.
Привет, волосатик! Если ты мальчик, претендующий на образ мужчины, не заставляй окружающих морщиться в результате серии твоих экспериментов над собой. Изучи материалы вроде «Топ-40 самых отталкивающих усов по версии женщин» и сходи в барбершоп хотя бы раз, чтобы там подобрали форму бороды, не портящую тебя, а наоборот. Потом можно экономить время и деньги, приобретя триммер и увеличивающее косметическое зеркало, но один раз кто-то должен сделать это хорошо (не ты). Девушкам горячо советуем отложить несколько тысяч на элос-эпиляцию. Во-первых, это не больно, во-вторых, после пяти коротких сеансов процедуру придется проходить только раз в год, в-третьих, вы достали воровать у мужчин станки и отказывать в спонтанном сексе, потому что у вас где-то что-то отросло.
6. Освойте гриль и пароварку.
Пароварка — друг худых здоровых людей с атласной кожей, в то время как сковородка — мать прыщавых жирдяев. Гриль — одно из самых рациональных устройств для приготовления пищи с сохранением ее вкуса и почти так же полезен для здоровья, как и пароварка, если не нанизывать на него засахаренное сало в майонезе.
7. Отучитесь от реалити-шоу в пользу образовательных программ и документалистики.
Что вы говорите, документалистика скучна? В принципе, вы правы, в России она действительно часто бывает скучной, отечественная наука пока не дошла до массового клонирования Леонида Парфенова. Но есть еще Discovery, History Channel, BBC, наконец. Если реалити-шоу вызывают у вас искренний интерес, велика вероятность того, что образовательные программы вам понравятся — с таким уровнем интеллектуального развития, который предполагает интерес к Дому-2, вы наверняка откроете для себя много нового в телефильмах типа «Что такое лев», «Импрессионизм для самых маленьких», «Из чего делают попкорн» и подобных.
8. Поборите страх перед выбором подарков.
У близких людей самые радостные моменты, а вам дурно, потому что за год совместной жизни вы не удосужились узнать, какой у нее размер пальца; не помните, любит ли мама весь свой фарфор или притворяется, чтобы было приятно дарящему папе; не можете сообразить, ваш пухлый модник бойфренд больше обидится на слишком большую парку или на слишком маленькую. На самом деле все просто, элементарная математика: когда боитесь не угадать с презентом, купите несколько разноплановых и подарите все. Если вы переживаете за то, что подарите слишком много и обяжете человека к чему-то, перестаньте общаться с дураками, которые не могут отличить искренней любви от манипуляций. Если у вас не хватает денег на достойный подарок любимому, перестаньте растрачивать их на сувенирную обязаловку в пользу начальства и приятелей, с которыми тусуетесь по принципу «лишь бы не сидеть дома в собственном обществе».
9. Подсядьте на приятную физическую активность.
Ненавидите бегать? Идите в бассейн. Не умеете плавать? Танцуйте в клубах до упаду дважды в неделю. Не ощущаете сил зимой выходить из дома в принципе? Купите Xbox с кинектом. Выбранная регулярная физическая активность не должна вызывать отвращения, иначе вы ее забросите и навсегда (до преждевременной кончины) останетесь дряблым вареным овощем.
10. Научитесь без страданий поддерживать светские беседы.
Большинство людей не способны говорить по сути — раз, и большинство людей не любит тех, кому они, как им кажется, неинтересны — два. Поэтому в стране, где львиная доля деловых связей держится на личных контактах, без владения искусством светской болтовни у вас не будет не только друзей, но и денег. Наступите на горло снобизму и лени, учитесь быть приятным собеседником для всех. Осведомленность о прогнозе погоды, свежих законодательных инициативах, подробностях жизни локальных звезд, новостях относительно цен на хлеб и приключений марсохода должна стать столь же привычной для вас, как надетые поутру штаны. Увы.
11. Перестаньте сюсюкать с детьми и животными.
Заметьте, со стороны это всегда выглядит отвратительно, но вы и сами не замечаете, как поступаете так же, особенно если вы женщина. Держите себя в руках. Будьте приветливы, но чуть отстранены, как лорд со щенком садовника. От слащавых взрослых детей тошнит, а собаки и свиньи сдерживаются только из вежливости.
12. Освойте пару приемов самообороны.
Мало что может так пригодиться в этом году (и во всех остальных, согласитесь), как умение защитить свою жизнь. Агрессивные в силу темперамента люди всех национальностей, черносотенцы и омон, бешеные псы и пьяные инвалиды с топорами — особи, шансы встретить которых, если верить СМИ, растут с каждым днем. Только соблюдайте закон животного мира: не нападайте первым, если не готовы драться до конца.
13. Отвыкайте тратить деньги на ненужные вещи.
От грусти так часто хочется что-нибудь купить. И на радостях тоже. А со скуки так вообще. Потом, естественно, не хватает на мечту и на оплату квартиры. Как прекратить швыряться деньгами? 1) составлять списки нужного и целенаправленно приобретать именно это, а не то, что выбросили на распродажу 2) не бросаться на симпатичный предмет сразу, а походить полчаса и подумать, что вы с ним будете делать 3) если есть сомнение, брать или не брать — значит, не брать 4) установить себе лимит кредитных выплат в месяц и не превышать его 5) завести отдельную копилку, куда складывать деньги, волевым усилием не потраченные на фигню — а потом потратить их на мечту (лечение от последствий мечты, оплату квартиры).
14. Уменьшите зависимость от соцсетей.
Инопланетяне смотрят на нас с небес и видят, как близкие, важные друг для друга люди сидят рядом и молча тратят свое время на далеких неважных незнакомцев. Для нас соцсети — как демократия: редкая дрянь, но все остальное еще хуже. С другой стороны, у мыслителей эпохи Возрождения, например, не было ни того, ни другого, и все-таки они умели неплохо развлекаться.
Впервые за несколько лет я перечитываю свои стихи. Я помню, с чем связано то или иное, но воспоминания вспыхивают только в голове, оставляя сердце спокойным.
Я всегда умел отпускать прошлое, что бы там не думала М. летом одиннадцатого года, плача из-за следов моей прежней жизни, на которые она то и дело натыкалась.
И которые давно уже не трогали меня.
Когда я пробегаюсь глазами по строчкам, меня пугает другое.
В шестнадцать лет я думал, что буду лучше, но вот мне почти двадцать, и я с ужасом понимаю, что встреться я сейчас с пятнадцатилетним собой, тот бы пришел в ужас и перекрестился. В шестнадцать лет я был пуленепробиваем и неустанно повторял: не путайте лирического героя с автором; я изобретал любовь, я изобретал страдания, я изобретал излечения.
Тогда, давным-давно у меня было что сказать миру. Или, что не менее важно, самому себе.
Сейчас у меня в голове белый шум и пустота.
Сейчас я медленно умираю и у меня нет сил не только на искусственно сгененрированные эмоции — я не могу даже убедить в своих настоящих чувствах самого дорого мне человека.
Первый день зимы по-сказочному правильный. Медленно падающий снег, рассеянный свет фонарей и синие сумерки — когда я в первый раз за двое суток выбираюсь на улицу. В наушниках легкое «I was frozen there, paralyzed and floating in the air», и я подпеваю про себя, становясь эхом: we dance, we dance, we dance.
Ни ветерка. И снег забивается мне за воротник, оседает на ресницах, оставляет на щеках мокрые дорожки, словно от слез. Мой путь — не больше десяти минут, и я сбавляю шаг; стараюсь понять, где я, кто я, когда я. Снег накрывает всё мягким белым куполом, и под ним — вакуум, и я — в этой изоляции, без воздуха и ощущения реальности; часть меня растворяется в этом умиротворении, часть мучается от смутного чувства вины.
Мысли о том, что сегодня я не проявил должного внимания, понимая, такта, заботы, как угодно, гложет меня и толкает в спину, и я упрямо продолжаю концентрироваться на музыке и снежинках, но в конечном счете все равно ловлю внутренним зрением россыпь светлых волос, изгиб шеи; представляю ее больным измученным существом, как Уилл Грэм, и я не могу быть рядом, не могу сделать решительно ни-че-го. Я стараюсь не думать. Это единственное, что я могу в последнее время, и иногда все эти «не» получаются у меня слишком хорошо.
Я возвращаюсь домой и тут же открываю нараспашку окно, высовываясь почти по пояс. Мне не хватает кислорода, и я дышу через рот в попытке перенасытить им лёгкие. Пальцы скребут по подоконнику, комкают мокрый липкий снег, краснеют от холода. И только тогда я немного успокаиваюсь.
Я живу во снах. И больше мне ничего не надо. И мне немного страшно, потому что ничто уже не держит меня здесь. Связь с реальностью потерялась где-то на поворотах, очень естественно и органично. Кажется, я кого-то люблю. Мне перестали сниться кошмары, и это пугает. Теперь мне снится жизнь. Моя жизнь. Которой у меня нет сейчас.
Мы снова ссоримся, но я сдаюсь быстрее обычного. Мне уже не обидно, я уже не злюсь. Я жду, когда смогу пойти в кровать и заснуть.