Город в такую погоду серый. Туберкулезный. Дома из праздничного рыжего кирпича кажутся облитыи старой запекшейся кровью легочного больного; небо отражается в мокром асфальте, асфальт - в облаках, и так до бесконечности.
Я бреду по улице и тычусь в книжные магазины, брожу между бесконечных полок. У меня нет денег, и молоденькие девочки за прилавком знают об этом, прекрасно знают. Их вгляды поджигают воротник моего темно-красного пальто. Я чувствую привычную оторванность и неприкаянность.
Выхожу и бреду в сторону дома, чувствуя, как намокают волосы и шея.
Позже начинается торнадо. Настоящие смерчи посреди питерского гетто. Я вижу их тугие раскручивающиеся спирали, точно такие же, как на фоографиях отца, что он присылал мне в детстве.
Я знаю, что такое глаз урагана. Я слышу, как тикают часы, отсчитывая секунды до моего столкновения со стихией.
Меня уводят. Прячут. До двери какого-то гос.учреждения не больше двадцати метров, но смутно знакомые руки запихивают меня за решетку, отделяющую от внешнего мира полуподвальное помещение. Я вижу смерч.
Я зажмуриваюсь, сжимая чужое плечо. Я знаю, что это смерть.
Я просыпаюсь.
* * *